Пролог
читать дальшеАвгард-билдинг. Время – сейчас.
- Боже… На меня обрушилось столько страданий…
Все они были мертвы. Любовь убивает. Любил ли я ее? А был ли у меня выбор?
Все это было в прошлом.
Ты пытаешься убежать от всего этого, но чем быстрее бежишь, тем ужаснее преследование, и ты все сильнее чувствуешь, как тебя догоняют.
Я смотрел в ее глаза. Мертвые глаза.
Остается только взять себя в руки.
- Мы на месте, - водитель-полицейский боязливо оглядывается, - Повторяю, мы на месте, как слышите?
Как будто ты смотришь в могилу, где лежит твоя любовь.
- Проверьте тут! – полицейские входят в здание, - Не стрелять.
Или поцелуй дула пистолета. Пуля, дрожащая в темноте ствола, готовая снести тебе голову. И я целую ее в мертвые губы.
Больница. Время – накануне вечером.
Голоса с небес. Они ураганом ворвались в мое сознание.
- Мы его теряем.
Шаги, суета.
- Многочисленные огнестрельные ранения. Зрачки расширены, черепно-мозговая травма. Бог его знает, что там еще может быть.
Я не мог этого сделать. Я не мог убить своего.
- У него шок. Надо вытаскивать. Разряд!
Не… Я не мог…
- Он не реагирует. Этому парню уже ничего не поможет. Мы его теряем.
Когда я проснулся в больнице накануне вечером, я думал, что хуже не будет. Я открыл глаза. Все вокруг расплывалось. Больничное одеяло совсем не грело. Оно было холодным, как лед. Я сел на кровати, и бинты, которыми была стянута моя грудь, врезались в раны еще сильнее. Когда я, морщась от боли, выдернул стальную иглу капельницы из своей руки, швы на моей правой брови разошлись, и по щеке потекла теплая струйка крови.
Невыносимой болью за поплатился за то, что все-таки решился и встал с кровати.
Она была мертва.
Я оперся о больничный столик с лекарствами и, едва удержавшись на ногах, дернулся. Столик с грохотом полетел на пол. Пузырьки с лекарствами разлетелись на миллион коричневых влажных осколков.
Я сделал шаг вперед, и все эти осколки засели в моей ступне. Кровавое пятно на моих грудных бинтах начало расширяться. Я упал. Мне было больно.
Минут пять ушло, чтобы добраться до своей одежды и одеть эти кровавые тряпки.
Я виноват. То, что произошло, не укладывалось в моей голове.
Мир был где-то далеко и не в фокусе. У меня начались галлюцинации. Нужно выбираться отсюда.
Мое преступление, то, что я сделал, оно было как голодная пасть позади меня. Я опираюсь о тумбочку и прислушиваюсь к голосам в моей голове. Выбор был там, на крыше. Теперь его нет.
Медленно переставляя ноги, я двигаюсь к выходу из палаты. Спотыкаюсь обо что-то и едва не падаю. Это всего лишь стул. Даже стулом можно убить. Все эти кардиоаппараты, койки и урны – все проплывает мимо.
Коридор я проползаю, согнувшись от резкой боли. Я должен убедиться.
- Макс! Отзовись, пожалуйста!
Что? Кто здесь?
Эти голоса я слышу много ночей подряд.
Мона, стоящая на том конце операционной, опираясь о шкаф – ее я вижу уже много лет подряд. Я толкаю дверь – и я снова в коридоре. В моей голове мертвая точка. Отверстие в форме пули там, где должны быть ответы. Кровь из разорванной брови залила мне глаз, и я утираю его рукой. Кровь на моих руках. Привычное зрелище.
Мне хотелось забраться глубоко в свой череп и выскрести оттуда боль.
Ни души. Словно во время эвакуации, когда где-то в подвале, среди крыс и мокрых разводов, тихо тикает часовой механизм небольшой бомбы, способной унести на тот свет любого, в добровольно-принудительном порядке.
На посту регистратуры звонит телефон. Никто не спешит поднять трубку. Это делаю я.
- Алё, доктор Браун? Кровать, которую вы оставили для меня, больше не нужна. Детектив, которого мы ожидали, скончался. Она в морге.
Морг. Мне туда.
- Алё, доктор Браун! Это вы? Вы там?
Я вешаю трубку. Иду к аптечке на стене. Эти разрекламированные повсюду обезболивающие таблетки должны помочь. Я отсчитываю белые диски – один, два, три. И съедаю всю упаковку.
Морг. Мне туда.
В кабинете стоматологии я нахожу труп, оболочку некогда живого человека. Это забавное чудо смерти. Мгновенье – и ты из жрущего, дышащего и говорящего существа превращаешься в неживой предмет. Бамс - как фокус умелого иллюзиониста. Вот только жизнь привыкла все делать взаправду. И смерть тоже. Больничный охранник был застигнут врасплох. Он даже не успел выстрелить. Пистолет, табельная «Беретта», валяется рядом, в липкой крови. Я поднимаю пистолет и проверяю патронник. Этого и следовало ожидать. Они здесь. Они не остановятся, пока не убьют меня.
- Я нашел его.
Голоса из коридора все громче.
- Найди второго, а я разберусь с Пэйном.
Приближающиеся шаги. Я прячусь за шкафом и жду, пока наемник войдет в кабинет. И стреляю. Мертвый, он падает, окрасив стену своими мозгами. Они уже здесь. Этот – только первый. Я переступаю через труп солдата подразделения «Альфа» и выхожу в коридор.
Обезболивающее действует. Боль в груди утихает, уступая место орущей совести.
Она стоит за моей спиной.
- Она одна из них. Она пришла, чтобы убить меня.
Я разворачиваюсь и целюсь в нее. Целюсь в пустоту.
Я прохожу с пистолетом в руке мимо комнаты детской психотерапии. Все эти желтые обои и люстры в цветочек. Все эти игрушки на столе. Все это – дешевый самообман. Это не спасает. Я сам разбирал статистику детских самоубийств. Я сам выезжал на места их смерти. Повесившиеся на люстре, или с кухонным ножом в груди, или с болотным илом во рту. Что станет с миром, из которого даже дети добровольно уходят?
Хирургия. Операционная. Архив. Я иду к лифту, стараясь не обращать внимания на осколки в моей ноге. Меня никто не останавливает. Больница без врачей. Морг может быть этажом ниже. По крайней мере, на этом его нет.
Лифт скрежещет своими несмазанными тросами, видно слесарь заглядывает в шахту не часто. Нарушение статьи сорок девятой кодекса государственных учреждений.
Двери лифта открываются, и я вижу врачей. И моего начальника. Проходя мимо, он останавливается и тычет в меня пальцем.
- Ты!
Почему именно сейчас?
- Ты никуда не идешь, Пэйн. Что там случилось? Ты это сделал!
Я делаю шаг вперед, даже не пытаясь спрятать пистолет.
- Служба внутренних расследований дышит мне в затылок. Ты сделал это! Ты убил ее!
Я пытаюсь сопротивляться и безнадежно спорю: нет, я не мог!
- Ты…
Джим Бравура не успевает договорить. Несколько пуль пробивает его пальто, а затем и тело. Бравура медленно сползает по стене. На ней остаются красные полосы.
- … врешь.
Это слово выходит из его горла вместе с кровавой пеной. Он заваливается набок. Я лихорадочно жму кнопку лифта, но ничего не срабатывает. А снаружи наемник с дымящимся «Ингрэмом» в руке в недоумении смотрит на баллон с пропаном. Из краника баллона вырывается синее пламя. Одна из пуль, выпущенных в Джима Бравуру, попала в баллон, и сейчас наемник стоит в метре от него и осознает свою ошибку.
Пол сотрясло от мощного взрыва газа. Я выронил пистолет – он скрылся в щели между кабиной лифта и полом, унося мою последнюю надежду остаться в живых. Зачем жить?
Я выхожу из лифта. Горящее тело наемника валяется на шкафу. Стены рядом почернели – он с минуту бился в агонии. Стараясь не смотреть на мертвого Бравуру, я захожу в соседний лифт и опускаюсь на этаж ниже.
Они преследовали меня. Это была моя вина. Стараясь убежать от прошлого, я только расширял черную дыру в моей душе.
Табличка на двери гласит «Морг», и я толкаю дверь. И вижу ее на столе. Она словно спит, ее покрывает одеяло, ее лицо спокойно. И на белоснежном одеяле – кровавое пятно.
Я пытался бежать от этого, что-то изменить. Винтерсон была мертва. А убийца – я.
Сейчас, в Авгард-билдинг я вспоминаю это. С больничной койки все и началось. Назад дороги не было, роковой выбор был сделан. И может быть еще хуже. Прошлое не склеишь, оно как разбитое зеркало. Пытаясь собрать вместе осколки, можно порезаться. Меняются твои взгляды, и ты сам вместе с ними меняешься.
- Эй вы там! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками!
Ты мог погибнуть, мог сойти с ума. Но мог и освободиться.
У тебя был выбор, о котором ты ничего не знал. Остаться после работы, чтобы поболтать с другом вместо того, чтобы спешить домой, к семье.
- Вывести людей! Окружить территорию! Перекрыть все выходы!
Целуя ее, я думаю о холодных законах причины и следствия.
- Где же подкрепление?! Позвоните немедленно в центральное управление, пусть присылают всех сюда.
Мне страшно.
Но я опять начинаю сначала. Иду по своим же следам к месту преступления.
Глава 1. Двери лифта
Я хотел, чтобы меня наказали за то, что я сделал. Но Альфред Уоден сдержал слово. Как это ни смешно, но под его влиянием я вышел из всей той ужасной истории невредимым. Героем.
Я не был ему благодарен.
Я не мог с этим жить.
Я плюнул на это.
Я вернулся туда, откуда начинал. Вернулся к работе в полицейский участок Нью-Йорка. Рабочие будни. Косые взгляды. Мой психолог сказал, что у меня проблемы с головой. Я не мог с ним поспорить.
Звук дождя, барабанящего по стеклу, стал уже привычным. Дождь шел две недели. Похоже на то, как люди не замечают тиканья часов. Каждая капля, падающая на лобовое стекло – тоже мера уходящего времени. Его не удержать.
Я медленно поворачиваю руль и выезжаю на Франклин-стрит. И не сворачиваю на встречную полосу только из жалости ко встречному водителю.
Рация беспокойно трещит, и я беру микрофон.
- Стрельба на складе, - треск помех, - Подтверждение.
Номер склада, спрашиваю я.
- Склад номер двести восемьдесят семь.
Сочетание цифр вызывает волнение в моей памяти. Склад принадлежит Владимиру Лему.
Вас понял, говорю я рации, еду.
Это не был вызов детективу из отдела по убийствам, просто я знал адрес.
Он связан с преступным миром, как и раньше.
«Как браться по разные стороны фронта во время гражданской войны» - его слова. У меня было достаточно улик, чтобы засадить Владимира лет на сто. Но я не делал этого. Я пока еще ценил дружбу. Если это – дружба.
В такой ливень встречных машин мало. Нормальные люди сидят в уютном доме, пьют горячее какао и смотрят телевизор со своей семьей.
Как бы я хотел стать нормальным.
Когда я въезжаю во двор склада, никто меня не останавливает, чтобы проверить мои документы. Возможно, думаю я, проезжая через кирпичные ворота, обрамленные сверху колючей проволокой, возможно, охрана валяется здесь же, во дворе склада, в углу за мусорными баками, связанные по рукам и ногам, с двумя-тремя пулями в области диафрагмы.
Я останавливаю машину, и дождь барабанит по ней еще сильнее.
А возможно, это все из-за дождя, и охрану отпустили пораньше, и склад стоит пустой.
Когда я открываю дверь автомобиля, моих ушей достигает крик о помощи. Выстрелы. На секунду я задумываюсь, а затем говорю трещащей рации: Мне нужно подкрепление. На складе вооруженные преступники. Возможна ситуация с заложниками.
- Вас понял, подкрепление в пути. Десять четыре.
Я достаю пистолет. Вход выглядит нетронутым. Припаркованные фургоны с эмблемой склада стоят на своих местах. Брошенные при погрузке коробки теперь мокнут под дождем. Они уже просели, скорее всего товар внутри испорчен. Вода из водосточных труб хлещет прямо на коробки. Видеокамера со стены бдительно следит за въездами в ангары. Ангары закрыты – это можно понять по красным дисплеям на панелях электронного кода замка. Эти панели сейчас везде. Я не знаю, куда от них деться. Раньше они были только в одном месте.
Единственный признак появления посторонних – открытая калитка к заднему входу. Я иду туда, и под моими ногами хлюпают размокшие сигаретные окурки.
Работа для меня – всё. Это способ отвлечься, способ не вспоминать.
Я осторожно трогаю заднюю дверь. Открыто.
Я медленно иду по лабиринту стеллажей с коробками. Тишина, царящая вокруг, напоминает мне кладбище.
- Нет, нет, пожалуйста!
- Умри!
Я резко шагаю за угол, целясь пистолетом на звук выстрела. Я целюсь во включенный телевизор. Опускаю ствол. Диктор говорит:
- Дик Джастис, блуждая в жестокой и ужасной ночи, старый закаленный коп, которого обвинили в убийстве собственной жены, он в самом сердце криминального города…
Я дрожу. Диктор продолжает, меняя голос:
- Дождь шел с такой силой, будто ангелы на небе решили помочиться все разом. В моей ситуации можно говорить только метафорами. Они убили мою жену и дочь. Они заплатят за это!
Я поднимаю ствол. Сдерживаюсь. Выключаю чертов телевизор. Все эти телешоу, появившиеся после моих похождений… Копаться в чужой жизни – нет ничего интереснее для обывателя.
Я всегда буду один.
И я зашагал вперед. Не имея возможности что-то сделать со своим прошлым, я не отрывал глаз с дороги. С трупа, отражающегося в зеркале заднего вида. Я преследовал мелкие загадки, преступления других людей. Я не мог без этого.
Сбоку слышатся шаги. Кто-то внутри ангара набирает код. Я останавливаюсь сбоку ворот с пистолетом наготове. Ворота отъезжают вверх, и я выскакиваю в центр.
Полиция Нью-Йорка, кричу я, стоять!
На пороге стоит парень в костюме уборщика. Его волосы зализаны назад, и от него разит хлором. Он улыбается. Поднимает руки.
- Эй, полегче, офицер, я же тут просто убираю.
Одной рукой я подвожу его к стене, расставляю ему ноги и бегло обыскиваю. Его одежда мокрая от пота, под комбинезоном чувствуется майка. Я морщусь, делаю шаг назад, не снимая его с прицела. Вдох. Выдох. Рука останавливает вторую.
- Ну же, офицер, все в порядке. Я работаю на уборочную компанию «Сквики».
Ты не слышал здесь ничего подозрительного, спрашиваю я. Пистолет весит будто тонну. Когда вот так держишь безоружного человека на мушке, понимаешь, что ничья жизнь ничего не стоит.
- Нет, говорит он, - А хотя постойте! Вы имеете ввиду магазин оружия наверху?
Оружие теперь можно замаскировать под игрушку. И наоборот.
Веди меня туда, говорю ему, живо!
- Конечно, офицер. Если вы этого действительно хотите.
Мы идем. Он впереди. Я сзади. Если я этого хочу. Да, я хочу этого. Все что угодно. Лишь бы быстрее. Наши шаги эхом проносятся по складу. Здесь действительно чисто. Даже слишком. Я уже боюсь здесь наследить.
- Понимаете, офицер, у вас, копов, все просто, - подает голос уборщик, держа руки за головой, - Все что вам нужно, это отправиться на место преступления и искать улики.
Кондиционер под потолком отключен. Я вижу паутину внутри.
- Нам же приходится расчищать это месиво, разбрызганные мозги, кишки, дерьмо.
Мусор плотным слоем покрывает пол под стеллажами, нигде больше. Уборщик идет, шаркая ногами.
- А, офицер?
Детектив, говорю я.
- Детектив, да? Виду, вы поняли, о чем я. Вы не остаетесь наедине с тем, что находите.
Правильно, киваю я.
- О, вы меня поняли.
Мы останавливаемся у двери в соседний ангар, и уборщик набирает код. Он стоит на фоне плаката с правилами, царящими на складе. Пункт восемьдесят два: весь персонал, кроме охраны, обязан покинуть склад до двадцати часов.
Панель удовлетворительно пищит, и дверь открывается. Уборщик стоит ко мне спиной и смотрит в открытый ангар. Там слышны шаги.
- После вас, детектив.
Он не оборачивается.
Сейчас девять вечера.
Я бью его рукояткой пистолета по затылку, и он, шипя, мягко падает на пол. Го рука завернулась под тело, так что помимо легкого сотрясения у него будет растяжение связок. Надо бы оттащить его в сторону? Как-нибудь в другой раз.
За пятью рядами стеллажей моют пол двое уборщиков. Крови много, и когда уборщики поласкают тряпки в синих пластмассовых ведрах, вода становится розовой. Один из них посильнее нажимает на швабру, чтобы сдвинуть на метр труп пожилого толстого господина в кожаном пиджаке. Под трупом скопилось больше всего крови, так что уборщикам приходится снова полоскать тряпки. Вода при этом брызгает на пол и оставляет на нем розовые разводы.
- По натуре я человек не жестокий, - говорит один из них, поднимая с пола потонувшую в крови пистолетную гильзу, - Но меня бесит, когда они это делают вот так. Это оскорбление, вот что это такое! - говорит он, - Мы пытаемся здесь все убрать, и у них должно было хватить ума не лить кровь на пол.
- Это билет, - говорит второй, поднимая что-то с пола.
- Мы должны найти способ убивать их, совсем не проливая крови, - продолжает первый, - Ну то есть, отравить их газом, ядом, или еще как-нибудь.
Второй оттирает рукавом кровь с найденного билета и прячет его в карман.
- Ты…
Моя пуля влетает в его спину. Уборщик хрипит и падает коленями в кровавую лужу. Он недоумевает. Другой тянется рукой за пистолетом, пристегнутым к поясу за спиной, смотрит мне в глаза. Я молниеносно, подобно взмаху крыла колибри, стреляю ему сначала в правую ключицу, потом в левую. Уборщик кричит и, разбрызгивая кровь на только что вымытый поло, роняет пистолет. Я подхожу и обыскиваю труп пожилого толстяка, стараясь не вляпаться. Уборщик с простреленной спиной шипит на полу, лежа рядом с трупом. Никаких документов. Вот дьявол. Второй со стоном окрикивает меня, когда я с пистолетом наготове направляюсь в следующий ангар.
- Эй, ты! Ублюдок, ты кто такой?
Лежите, ез глупостей, говорю я, полиция Нью-Йорка. Да, доктора вызову, если надо. И нажимаю кнопку открытия двери. За второго я не волнуюсь. Пуля, всаженная человеку между поясничными позвонками и крестцом, мгновенно парализует его. Я терпеливо жду, пока дверь ангара полностью отъедет вверх. Если пулю достать и дать ране зажить, человек снова будет в порядке. Он не умрет. Обида и недоумение – раны не смертельные.
Я прохожу через маленькую подсобку. Повсюду разбросаны баллончики с краской, ведра с краской, банки с краской. Здесь невыносимо воняет. Посиди здесь часа четыре, и ты труп. Токсикация организма. Слишком легкая смерть. Я толкаю очередную дверь.
На лестнице, этажом выше, один человек в комбинезоне уборщика отдает приказания другому, точно такому же.
- Кауфман ждет у фургона.
Издали их можно принять за близнецов, так они походи.
- Оборудование уже загружено.
Второй кивает.
- Уже закончили?
Его вопрос так и излучает надежду. Возможно, ему все это надоело. Возможно, он просто хочет есть.
- Мы закончили, когда позаботятся о ребятах, которые привели Джеки Браун.
Это имя заставило трепетать мои нейроны. Можно было просто сказать – вспоминаю. Нет, ничего.
- Ладно, я соберу команду, убедимся, что зачистка завершена.
Их обрадует то, что они найдут внизу.
- Тела, кровь, отпечатки, волосы, гильзы, обоймы…
- Да-да, я помню. Когда выберемся отсюда, копы не смогут найти даже крохотной улики.
- Как та история с призраками.
Они расходятся, и я стреляю в канистру, стоящую между ними на полу. Шансы, что она не пуста, практически равны нулю – в таком заведении не с руки держать горючие смеси. Судя по зеленому цвету пламени, там был керосин. Уборщики мчатся туда же, куда и шли, только раз в пять быстрее. Взрывная волна бьет их об стенку не хуже призрака. Я, проходя мимо, щупаю пульс. Мой психолог говорит, что я отторгаю эмоции, закрываюсь от страха, печали и жалости. В чем-то он прав. Они без сознания. У одного из них, судя по совсем необычному прикусу, сломана челюсть, на щеке – здоровенный синяк. Где же подкрепление? Я выхожу на второй этаж.
Комната выглядела, как слад оружия, но его тщательно вычистили. Все вокруг пустое. Пустые коробки из-под патронов, пустые ящики из-под пороха, плакаты оружия, лежащего в руках самодовольных героев на стенах, пустые военные ящики. И всё. При придирках полиции можно было списать все на какого-нибудь рабочего-параноика, завалившего эту подсобку всяким военным хламом.
Но у Владимира не все так просто.
В следующей комнате точно такая же картина. Оружейная-пустышка. Мертвая точка. Похоже на меня, правда. Я прохожу мимо вывески с надписью «Рагнарек», вывеска лежит у стены, рядом с другой – «Vodka & Водка». У входа из комнаты, на столе пищит автоответчик. Индикатор говорит мне, что на нем есть сообщение. Это уборщики упустили из виду. Застывшие во времени голоса. Скованные вечным льдом эмоции. Я сам как ходячий, думающий, дышащий и жрущий автоответчик. Я нажимаю на кнопку и слышу веселый голос: «Вы дозвонились к Энни Финн. Я сейчас не могу ответить, поскольку занята созданием штучек, которые убивают. Так что оставьте сообщение». Звуковой сигнал. И другой голос. «Дорогуша Энни, это Владимир. Быть оружием под твоей сладкой опекой – мечта любого мужчины. Извини, что не удалось быть там – обстоятельства. Не о чем беспокоиться, но стоит следить, чтобы никто не приходил. Если с тобой что-то случится… Хоть что-нибудь – просто свистни, и я приеду».
Я выходу из комнаты, уже не слушая, что «новых сообщений нет». Пустые обещания – хобби Владимира.
Следующая комната напоминает операционную. Здесь тоже лечили, реанимировали когда-то. Я осматриваю ящички с тончайшими инструментами. Зажимы, пинцеты, иглы. Отвертки, болты, пружины. Клиника оружия. Роддом убийственных приспособлений. Кто бы ни была Энни Финн, она – мастер своего дела. Под пластмассовым прозрачным стеклом на всю крышку стола – чертеж винтовки М16 в разрезе. В этой урне когда-то лежали трупы не выживших после операции. Сломанные пистолеты, неудачные прототипы. Нов се чисто. Ни одной гильзы. Ни одного ствола. Я открываю шкаф за шкафом, старясь не оставлять отпечатков. Только пустые коробки. Да, у уборщиков – квалификация. В последнем стенном шкафчике одна коробка не пуста. Я беру ее, небольшую коробочку с русской надписью «Сайга». Все правильно. Охотничьи патроны. Возможно, кто-то из уборщиков забыл их забрать. А может, охотничьи патроны полиция просто не сможет пришить к расследованию. Я достаю носовой платок, вытираю те места коробки, которых касались мои пальцы. Высыпаю патроны в карман. Осторожно расклеиваю коробочку по швам, держась за внутренние ее стенки. Складываю ее вчетверо. Стенки пригибаю ко дну. Кладу в карман. Просчет уборщиков – моя удача. Проходу по длинной мастерской мимо шкафов, палок, ламп, ящиков, столов, сейфов. Все идеально. Ни единой зацепки.
Крик женщины я услышал, подходя к видеокабинету. Она слезно умоляла кого-то не делать этого. Кто-то грубо затыкал ее. Я достаю пистолет и встаю около приоткрытой двери.
- Хватит болтовни, Джек, кончай ее.
Истеричные всхлипывания. Люди никак не поймут одного: тех, которых специально послали тебя удить, уже не переубедить никакими мольбами о пощаде.
Тяжелый металлический звук. Затвор взведен.
- Подождите! Мафиози напали на нас, вы же вычистили их… Мы же вас не трогали! Мне не о чем говорить с вами, парни, правда!
Я понимаю, что в магазине моего пистолета не осталось патронов.
- Ну подождите же! Слушайте, я работаю на Владимира, и…
- Девочка, ты уже ни на кого не работаешь.
Я быстро достаю обойму. Вынимаю из пистолета пустую. Появляется звук полицейских сирен. Он становится все громче.
- Полиция, Джеки! Прикончи ее быстрее!
Я кладу в карман пустую обойму и вставляю новую.
- О боже, нет!
Выстрел. Выстрел.
Как и все плохое в моей жизни, это началось со смерти женщины.
Я досылаю патрон в патронник, передергивая затвор.
Я не смог спасти ее.
Я открываю дверь и кричу, всем не двигаться. Полиция Нью-Йорка. И убиваю их. Я не вправе вершить высший суд. Они просто подняли на меня свои пушки. Самооборона. Не утешай себя. Не тверди себе, что несколько десятков трупов год назад – тоже самооборона. Скорее, самообман.
Я смотрю на мертвую девушку. Она мулатка, из тех, какие рекламируют презервативы на солнечных пляжах Майами. Ее руки связаны за спиной. Вощеная веревка намокла от крови, натекшей из-под ее головы. Она еще совсем молода. Пуля не выбирает, кого ей убивать. Эти звери в костюмах уборщиков, лежащие рядом с ней, вот кто выбирает. Здесь на мониторе видно мою машину. Я был как на ладони. На столе лежит знак того, что эту комнату еще не чистили – обрез.
Я слышу, как дверь в мастерской открывается. Сюда бегут уборщики. Предупредить о полиции. Первая мысль – взять обрез. Нельзя. Останутся мои отпечатки. Пули в этих уборщиках не должны быть из постороннего оружия. Только из табельной «Беретты». А не то потом у меня будет долгое разбирательство с Бравурой. Я даже не думаю о том, что будет, если меня убьют.
Я выскакиваю и, прежде чем трое бегущих успели достать пушки, простреливаю им ключицы и коленные чашечки. Пробегаю мимо них, стонущих и охающих, лежащих на полу. Если я не потороплюсь, все уборщики разбегутся отсюда подобно крысам, бегущим с тонущего корабля.
Они прибежали из двери, которую я раньше считал закрытой. Отлично.
Я пробегаю по соседней мастерской и проделываю предыдущую операцию с двумя уборщиками в ней. Один из них, корчась от боли, все-таки берет в руку уроненный им пистолет, и я, не оборачиваясь, стреляю в него. Не дергайся, говорю я. Свои добавочные пару лет ты уже получишь за сопротивление при аресте.
- Пошел ты…
Не слушая этого хрипа, я выбегаю в ангар с контейнерами. Из ангара – к площадке у лифта. Я ведь все еще на втором этаже. Я бегу к нему и вижу еще двоих желающих прокатиться вниз. Уборщики быстро набирают код доступа, вызывают лифт. Я бешу. На бегу поднимаю пистолет, направляя его в их сторону.
- Эй! Что за…
Все еще на ходу я вижу, как из открывающихся дверей лифта высовывается рука в черной перчатке. Эта рука держит пистолет. Тонкая, изящная рука. Я замедляю бег. Это же…
Выстрел. Второй, третий.
Пробегая мимо окна, я вижу, как в ворота из красного кирпича влетают полицейские машины.
Уборщики падают. Я подбегаю все ближе. Мона стоит в лифте.
- Макс!
Она смотрит мне прямо в глаза…
- Нам пора прекратить встречаться вот так.
Двери лифта начинают закрываться. Я бегу и врезаюсь в уже закрытые двери. Почему? Трупы уборщиков доказывали, что я не сошел с ума. Тогда что?
Я снова жму кнопку вызова лифта, не замечая, что делаю это еще и еще раз. Снова и снова. Наконец, я вбегаю в пустой лифт и опускаюсь вниз. Я думал, что я в лучшем случаем мертв. Удар молнии может реанимировать тебя без предупреждения.
Я бегу за толпой из четырех уборщиков, они далеко, они совсем маленькие – так они далеко. Они побросали и швабры, и неубранный мусор – два тела в черных полиэтиленовых пакетах.
- Быстрее! Кауфман ждать не будет!
Они выбегают в дверь заднего входа. Туда, откуда я пришел. Когда я добегаю до двери, последний уборщик прыгает в припаркованный черный фургон. Я стреляю по колесам, когда он уже отъезжает к выезду из двора склада. Ко мне подбегают еще двое полицейских и тоже стреляют. Я бегу за машиной, выбегаю на самую дорогу. Кто-то рывком стягивает меня на обочину, и в сантиметре от моего лица проносится едва не сбивший меня второй фургон. Я оборачиваюсь. Это Винтерсон.
Эй, говорю я, спасибо. В смысле, что спасла меня.
- Ничего, Макс, мы же все-таки вместе работаем.
Винтерсон, улыбаясь, разводит руками.
Обратимся к будущему. К моему отчету в кабинете Джима Бравуры.
- Пэйн, это было не аккуратно. Ты только все испортил. Она не должна была умереть.
Это всего лишь моя работа. Как обычно. Все было обычно, пока двери лифта не открылись, и появилась Мона. Энни Финн имела специализацию по изготовлению и торговле оружием, говорю я.
Винтерсон вздыхает за моей спиной. Я даже знаю, о чем. Согласно ее планам, она сейчас должна быть на ночном сеансе в кино. Но работа опять задержала ее тут. Все как обычно. Бравура перекладывает листки с нашими отчетами. Одна рука его прижата к груди. В том месте, где находится сердце. Цветок в горшке ан его столе мелко дрожит – дрожит рука Бравуры, лежащая на столе.
- Верно, - говорит он, - Соственность на склад принадлежит Владимиру Лемму. Три группировки: связанные с русской мафией…
- Это служащие Финн, - вставляет Винтерсон.
- Вторые – мафиози. И третьи – клоуны, одетые в комбинезоны уборщиков.
Бравура достает упаковку таблеток.
Они упоминали имя «Кауфман».
Мой босс держит в одной руке мой отчет, а другой открывает упаковку таблеток.
- Все только начинается, - говорит он, - Мне это совсем не по душе, совсем.
Он глотает свои таблетка.
- Пэйн, это бесполезно. Бери. А для вас, Винтерсон, убийство Себастьяна Гейт. Нам повезло.
- Сенатор? – спрашивает она. Винтерсон всегда в курсе всех дел. Она достойна уважения. Бравура знает и это.
- Нам повезло, у нас есть свидетель.
Он протягивает мне фото. На фотографии – Мона. Винтерсон стояла у меня за спиной, нашептывая предупреждения. Я не хотел слушать.
Мону подозревали по делу Винтерсон. Я не сказал им, что видел ее. Я хотел подумать. Может быть, выжив, она искупила свою вину. Все остальные ведь были мертвы.
Мы с Винтерсон идем к своим рабочим местам. На ее столе звонит телефон. Джеф, молодой паренек-патрульный, подбегает и снимает трубку.
- Телефон детектива Винтерсон.
Она подбегает к нему.
- А ну-ка дай сюда!
Она вырывает трубку из его рук.
- Твой парень! – говорит Джеф и, ухмыляясь, отходит.
Я сажусь за свое место.
Поиск в базе данных слов «Уборочная компания Сквики» и «Кауфман» ничего не дал.
Глава 2. Криминальный авторитет
Мне нужно поговорить с Владом. Узнать, что он думает. Привезти плохие вести о Финн.
Я поворачиваю автомобиль на проспект. Прикрываю рукой глаза от фар встречной машины. Капли джождя на стекле только усиливают свет в несколько раз, делая его нестерпимо ярким.
Я останавливаюсь у ворот хорошо знакомого мне здания. Влад купил старый ночной клуб «Рагнарек» и превратил его в модный ресторан «Водка». По ступенькам я поднимаюсь со смешанным чувством. Что? Я прислушиваюсь, остановившись. Да нет, показалось.
Появление Моны внесло путаницу и неразбериху. Меня распирало от восторга, но в то же время я боялся, что смутное прошлое может всплыть из ниоткуда.
Когда я подошел к дверям, звуки стрельбы внутри стали уже отчетливее.
Я колочу в дверь. Заперто.
Кричу, эй, Влад! Эй!
- Макс? – отзывается Владимир запыхавшимся голосом. Похоже, он стоит прямо у двери, - Девять один один! Плохие парни с большими пушками!
Я качаю головой. Мне везет на плохих парней.
- Они зажали меня в вестибюле! – кричит он.
Я еще раз дергаю дверь. Может, мне не стоило сегодня выкладывать из машины помповое ружье? Заряд дроби диаметром шесть миллиметров пробивает в животе человека дыру размером с дыню. В дубовой двери – дырка будет с мандарин. Достаточно, чтобы выбить замок. Оружие так упрощает жизнь.
- Не помешала бы некоторая помощь, - учтиво просит Влад, - Не помешала бы прямо сейчас!
Оружие так упрощает смерть.
Его голос сходит до нервного повизгивания. Зная Влада, я думаю, что там и впрямь непросто.
Я напрягаю память. Из судебных протоколов годичной давности я помню план здания. Эти коридоры уже не выветрить из моей головы. Задний вход через подвал находится за углом, слева. Я возвращаюсь к машине. Вставляю ключ в мокрый, словно потеющий, замок. С отвращением вынимаю из багажника конфискованный когда-то у одной старушки и так и не попавший в протокол «Дезерт Игл». Когда я осматриваю пистолет, отвращение быстро проходит. Я поверяю патроны. Закрываю машину. Иду за угол по хлюпающему промокшему газону. Там могут быть только мафиози. Тем более, после их нападения на склад Финн.
Я успокаиваю себя, приминая ногами гнилую траву. Это – убийцы и бандиты.
Я говорю себе, выходя на мокрую бетонную дорожку: Они хотят убить моего друга.
Я шепчу себе, подходя и открывая дверь: Я должен защитить друга, защитить себя.
И я прохожу по темному коридору подвала.
Воспоминания о предыдущем визите сюда крылись в тенях готических колонн, подпирающих потолок. Несвежий запах крови под покровом новой краски.
Я прохожу по залам, в которых еще не закончен ремонт. Рулоны линолеума, выкрашенные стены, ящики с инструментами, плинтуса, сваленные в углу. Все эти отчаянные и не совсем искренние попытки изгнать из этого здания древних скандинавских бесов, которых тут наплодил Джек Люпино. Лик ночного бога Локи смотрит на меня со стены искаженной в ухмылке половиной лица, которую еще не успели закрасить рабочие. Я отворачиваюсь от него. Он снится мне уже три ночи подряд. Словно твое нетленное прошлое срывает маску и следует за тобой попятам, ежесекундно макая тебя в грязь и нечистоты твоих собственных мыслей.
Это напоминает мне мой старый дом. Когда я и мои девочки только переехали в Нью-Джерси. Ремонт, покраска, шпаклевка, гипсокартон. Изгнание духов прежних жильцов.
Я трясу головой, словно стараясь стряхнуть с глаз пелену возникших образов.
Слегка вздрагивает и колонка с динамиком под потолком. Они используются для оповещения персонала. И из них слышится, перекрывая резонансный визг, голос хозяина заведения:
- Леди и джентльмены!
Я иду, а голос старается быть погромче, чем стрельба на заднем плане.
- Позвольте представить вам Макса Пэйна…
Я вижу в проходе толстяка, похожего на тот труп на складе. После того как он поинтересовался о моей личности и узнал подробно о месте моей работы, он тянется за пушкой.
- …Лучшего полицейского Нью-Йорка…
И я стреляю. Теперь сходство просто поразительное.
- …Перебившего больше всех бандитов…
Я вкладываю «Дезерт Игл», потерев его о рукав, в руку толстяку и беру его пистолет.
- Дорогие гости! Приготовьтесь умереть.
Я поднимаюсь по лестнице. Забытое, уже почти изгнанное чувство.
- Макс! – орет динамик под потолком.
Как бы я хотел навсегда его изгнать.
- Хотелось бы поприветствовать тебя, но приходится тут уклоняться от пуль и прятаться под письменным столом.
На следующем этаже скорее всего такой же зал. Недокрашенный, с грудой досок и ящиков. Это как в моих снах, которые я вижу, стоит мне закрыть глаза. Бесконечная лестница. Одинаковые комнаты за бесчисленными дверями. От себя не убежать. Самая темная из сторон твоей души всегда будет звать тебя, тянуть к себе.
Я старался идти тихо, и это меня спасло.
- Помогите!
Следующее затем ругательство было выплюнуто с русским акцентом. Выстрел. Тело падает на пол, словно теплая коровья лепешка.
Люди Влада не блистали боеготовностью.
Смех.
- Он готов. Все, этаж чист.
Северный акцент. Влад редко набирает к себе американцев.
- Они хотят войны – мы убьем их, верно, Фатс?
В недостроенном зале стоят двое. Если я думал, что тот, внизу, толстый, то я ошибался. Рыжеволосый, нервный Фатс явно бил все рекорды. Такому лучше не стрелять в тело. В моей голове мелькнул образ моего старого знакомого Джима Райтона. Грабитель всадил в его спину восемнадцать пуль. Джим после этого обезвредил его и сел пить кофе. При операции оказалось, что пули увязли в жировых тканях, не достав до позвоночника сантиметра.
- Они не ускользнут, Винни будет доволен.
Второй не был серьезной помехой.
- Теперь осталось лишь найти ублюдка, прячущегося за этим микрофоном.
Сверху слышится стрельба и ругань.
- И заткнуть ему глотку.
Я думаю о завтрашнем чемпионате кулинарии по телевизору.
- Кстати, чем он вообще занимается?
Иногда только вида еды достаточно, чтобы хоть чуть-чуть закрыть голод.
- Лучше не спрашивать.
Иногда только вид преступника с оружием помогает хоть чуть-чуть закрыть боль.
Ложное ощущение свершения доброго дела.
Я делаю шаг вперед и стреляю по уже продуманным направлениям. Худого – в грудь, а толстяка, чуть помедлив, немного левее головы. Я подхожу и подбираю его помповое ружье и вкладываю ему в руку пистолет. При выстреле человек всегда инстинктивно отклоняет голову чуть вправо. Если стреляют в него. Я не ошибся.
Я проверяю коридорчик рядом, прежде чем подняться еще выше, на звуки стрельбы. Одна дверь. Открыто.
Сразу понятно, что это его кабинет. Я никогда не замечал у него тягу к роскоши. Кабинет был обставлен в старомодном стиле. Не люблю ореховую мебель. Я ее не люблю, потому что ее любят жучки ___________. Когда находишь эту дрянь у себя в волосах, в кружке с кофе, или ночью просыпаешься оттого, что они ползают по твоим губам, поневоле придется менять интерьер.
Иногда полезно изучать то, что висит на стенах. Люди обычно заключают в рамку только то, что они любят больше всего. У многих это – фотографии детей или жен. У некоторых – кадры их путешествий. Реже – ценные изречения, высказывания, афоризмы. У Влада нет ни того, ни другого. Все в лучших американских традициях. На стене – лишь собственные достижения. Два высших образования Владимира, которые я вижу в изящных рамках на стене, для меня не новость. Это даже закономерно. В Америке выживает лишь иностранец образованный. Но вот третий сертификат меня искренне удивил. Диплом об окончании курсов чтения пальцами, выданный Бруклинской школой для слепых. «Зрение – ничто. У нас есть вера». Зачем? Как истинно умный человек, Влад желал совершенствоваться в абсолютно всех направлениях. На дипломе указано, что… Неудивительно, если Влад действительно наведывается в Бруклинскую школу для слепых и обучает детишек чтению. Может быть, он даже видел там сына Винтерсон.
Доска, словно стащенная из ближайшей школы. Тем более не подозревал у Влада наклонности к просмотру мультфильмов. Я смотрю на рисунок. На капитана Бейсбольную Биту, персонажа популярного телешоу.
Я отвожу взгляд и смотрю на мигающий индикатор автоответчика. Не делай с людьми то, что тебе бы не хотелось чтобы делали с тобой. У каждого свои тараканы.
Я нажимаю кнопку. Голос Влада на записи не похож на голос из динамиков. Но это он. Звонил в собственный кабинет.
- Не о чем беспокоиться, детка. Со мной все будет в порядке. Да и когда я был не в порядке? Макс уже здесь. Ты его знаешь. Я позвоню, когда все закончится. Люблю тебя, дорогая.
Влад был идеальным джентльменом, обнадеживая свою девушку. Какую-то другую, не Финн.
Вот где начинается мистика, и кончается здравый смысл. Она была здесь минимум десять минут назад. Кто бы она ни была. Она не могла раствориться в воздухе. Или могла? Я не вылезаю из страны галлюцинаций уже четыре года. Она меня знает. Надо же.
Я отхожу от стола с телефоном. Это не мои тараканы.
Я заметил в стороне, на столике для бумаг, микрофон с небольшой радиосистемой. Лампочка с надписью «Эфир» лучами света рассекает пространство.
Есть мнение, что только психи говорят сами с собой. Я пока не страдал этим. Но если бы это был стопроцентный тест на вменяемость, я и то не был бы до конца уверен.
Сейчас, если бы я говорил сам с собой, все бы в этом заведении были бы в курсе.
Я наклоняюсь к микрофону. Я говорю, слыша собственный голос в колонке под потолком. Я говорю, Влад, заткнись и держись там, я скоро буду.
Но колонка не прекратила звучать.
- Макс? Вы слышали его. Он уже идет за вами!
Наверное, быть таким оптимистом весело.
Неведение приносит счастье.
Знание приносит страх.
Я выхожу из кабинета и бегу вверх, на звуки стрельбы.
По-видимому, Влад получил достойный ответ. Скептицизма ему не занимать.
- Макс! – кричит колонка у меня за спиной, - Эти умники только трепаться умеют…
Я поднимаюсь по лестнице на последний этаж. Наблюдаю, как лбы троих мафиози пробивают пули.
- …У тебя не будет с ними проблем.
Я проверяю заряд ружья. Союзник – это всегда неплохо.
Ко мне быстро подходит рыжеволосый парень. Его бежевый жилет, свитер и камуфляжные штаны делают его похожим на рыбака-любителя. Автомат в его руке делает перевес от рыбака к браконьеру. Его волосы густо смазаны чем-то жирным. Его твердые согласные указывают на то, что только недавно из России.
- Эй, ты ведь Макс Пэйн, да?
Я говорю, боюсь что так.
Его лицо расплывается в улыбке, обнажая два ряда одинаковых, золотых через один, зубов. Так тонко сыграть радость встречи мне не удалось бы. Он обтирает руку о штанину и протягивает ладонь мне.
- Макс, я Майк, друг Владимира!
С такой интонацией могут говорить только люди, не видевшие своего собеседника лет тридцать. Я жму его руку, и на ладони у меня остается смазка от его автомата.
- А вы шериф, да? Не хотите сделать меня своим помощником?
Я говорю ему, надо бы вытащить твоего босса, а то можно умереть от его стенаний.
- Ну тогда побежали.
И мы бежим вверх по лестнице.
Я смотрю на спину Майка. Только деньги могут заставить человека покинуть родину и встать на путь преступлений. Но все дело в том, что никак иначе этот человек не выживет в этой стране. Здесь не возьмут на работу человека с образованием, полученным не в Америке. Массовые гонения, которым здесь подвергаются русские – теперь не редкость. И вот почему они собрались все в русской преступной группировке. И это не Нью-Йоркская мафия, не Североамериканская. Именно русская. Слово «мафия», так любимое в СМИ, здесь не совсем подходит. И все-таки русская. Это, своего рода, борьба за права. Борьба за понимание. Акция протеста.
Никто не святой.
Видимо, Влад хотел снова что-то сказать. Из динамика на несколько секунд послышались выстрелы. Они наложились на звук выстрелов. Когда мы с Майком пробегали через черодак старого клуба. Потом Влад передумал, и звук отключения микрофона наложился на звук падающих на пол тел мафиози. Так что почти ничего не было слышно.
В комнате этажом ниже седой гангстер садится на ящик. Его голос скрипит, как калится, если возвращаетесь домой в полночь, и вокруг – тишина.
- Боже правый! Это просто апокалипсис. Ситуация хреновая…
- Спокойнее. Просто забирайте все, не оставляя им ничего.
Ответ второго мафиози почти перебил первого.
- И будьте начеку, - прибавляет он, - Русские – коварные мерзавцы.
Седой гангстер, кряхтя, поднимает ящик с надписью «АН-91» и, чертыхаясь, еле-еле волочит его в к выходу в конце комнаты.
Мы с Майком вбегаем.
Главное – не попасть в ящики с оружием.
Я стреляю в колено старому мафиози. Затем молодому.
Что бы я ни твердил себе, у меня нет воли. Нет характера. Представьте, что вы чувствуете, когда вы понимаете, что вы – тряпка. Мне ведь совсем не хочется стрелять в этих людей. Майк стреляет, и голову каждого из гангстеров пробивает пуля калибра пять-сорок пять. Я делаю шаг к трупу.
Майк косится на меня.
Я сую старику в руку ружье и беру его пистолет.
- Что, не хочешь делать грязную работу?
Я молчу. Не отвечаю на вопрос Майка.
- Я понимаю, шериф. Можешь не пачкаться.
Если бы ты знал меня подольше, ты бы понял, что мне уже никогда ни за что не отмыться.
- Ничего, я сам их буду кончать.
И бы бежим.
Стреляя по ногам, я замечаю внизу, под лестницей из арматуры большие полотна на тросах, свисающих с потолка. Полотна для декораций.
Дежа вю.
Я отворачиваюсь.
Бок о бок с невозмутимым, бубнящим какую-то песенку, Майком, я бегу, думая о своем долге.
Винтерсон нашла бы способ уладить все красиво, гладко и чисто. Логика подсказывала мне, что полиция уже в пути. Кто-то, скорее всего, услышал стрельбу. Логика так обманчива.
- Зубы, - говорит Майк.
А особенно в стране, где свидетель боится быть свидетелем.
- Все зубы – за один зуб. По-другому никак нельзя.
Хорошо быть не терзаемым сомнением. Хорошо было бы сложить с себя ответственность.
- Они выбивают один нам, и мы оставляем их беззубыми, - Мак перезаряжает липки от смазки автомат.
Вот что отличает его от меня.
- А что мы можем сделать? Вини – босс.
Он не пытается дать себе объяснение.
- Каждый раз он занят, забавляясь с игрушками.
Я делаю два первых выстрела.
- Оружие – наш бизнес.
Майк делает два вторых.
- И мне плевать, если кто-то не согласен.
Я в очередной раз меняю оружие и вкладываю свое в руку мертвецу.
- Правильно. Ты и не можешь поступать иначе.
Нет, отвечаю я, просто я не хочу оставлять здесь свои следы.
Майк отмахивается.
- Да я не об этом.
И снова движение. И снова он бубнит свою дурацкую песню, из которой я не понимаю ровным счетом ничего.
- Макс, друг мой, какое-то время там было забавно, но у меня не бесконечные патроны. Если можешь, поторопись.
Владимир уже серьезен.
Я уже никакой.
Я стреляю. Майк стреляет. Мы ежим по огромному залу. Здесь еще не переклеили часть обоев, и со стены на нас смотрит жуткий лик дьявола.
Я прострелил уже шесть пар ног, а бандиты все бежали и бежали из дверей, ведущих в холл.
- Макс!... Черт… Макс!!!
Майк уже прострелил дюжину голов, а мафиози все бегут. Вини Гоньитти не так слаб, как кажется.
Мы подобрались близко. Из холла я слышу голос Влада.
- Вини, это ты учил их стрелять?
- Заткнись! Русский ублюдок!
В зале остается только двое мафиози, и я кричу Майку, правится ли он один.
- Нет проблем, шериф.
Я бегу в холл, и мне в спину летит крик:
- Приятно было познакомиться!
Я выбегаю за угол и оказываюсь за большой колонной. Влад в двух метрах от меня прячется за письменным столом, опрокинутым набок, и отстреливается. На том конце вестибюля, с «Ингрэмом» в руке, пригнувшись, стоит Вини Гоньитти.
- Сдавайся, Вини, - кричит Влад, - Ты слышишь сирену. Они уже идут за тобой.
- Убейте его! – визжит Гоньитти. Мой самый дорогой друг. – Заткнись!
Его взгляд упирается в меня.
Мне это нравится.
- О нет! Пэйн! Только не он! Черт, черт, черт!
Он прячется за строительными балконами, привезенными сюда для ремонта вестибюля.
- Чего же вы жете?! Убейте копа!
Из-за блоков выныриваю двое и тут же падаю вниз.
Вини, уже из-за двери выхода, кричит:
- Ну, русский, мать твою, ты за это поплатишься!
Дверь хлопает, и все тихо.
Влад встает и идет ко мне. Его левая рука закатана в гипс и висит на бинте, на шее.
Прежняя улыбка.
- Мой герой!
Очевидно, Влад смотрит не только мультфильмы, но и серии «Леди и Джентльменов».
- Вы спасли мне жизнь! Я мог бы вас поцеловать.
Я пытаюсь улыбнуться. Бросаю пистолет, протерев рукоятку, к его ногам.
Уже спустя полчаса, мы с Владом сидим в его кабинете. Не знаю почему, но полиция н заходит сюда. Влад берет бутылку из бара и наливает коньяку у две рюмки. Пододвигает одну из них ко мне.
Вини Гоньитти, спрашиваю я.
Влад опрокидывает рюмку себе в рот. Я не беру свою.
- Он расправляется с каждым, в ком видит конкурента в подпольном рынке торговли оружием.
Влад достает сигарету.
- Мафиози заключают сделку только с кем-то более могущественным.
Я смеюсь. Незримо конечно.
Что же ты сделал, спрашиваю я, что ты сделал, для того, чтобы снова жить?
- Детектив, я поднялся на более высокий уровень. «Водка» станет лучшим рестораном в городе, - он смеется, улыбается мне, - Я стану богатым и знаменитым.
Он внезапно вздыхает, мрачнеет. Его вгляд уперся в сторону.
- Энни была принцессой. Они убили ее ни за что.
Он вздыхает, снова улыбается. Влад берет со стола мою рюмку. Я смотрю на его перебинтованную руку.
Что это, спрашиваю я, у тебя там, в вестибюле под столом была медсестра?
Он смеется.
- Всего лишь вчерашнее горячее свидание.
Влад протягивает мне коньяк. Аромат достигает моего носа быстрее, чем я успеваю увидеть рюмку.
Давай сделаем вид, что при исполнении, говорю я.
Глава 3. Глубина моего мозга
Глаза – зеркало души. Существует мнение, что по одному только выражению, излиянию эмоций взглядом можно достичь снятия стресса.
Я вытаскиваю из расшатанного замка ключ и открываю неокрашенную деревянную дверь. Медные цифры «304», прибитые к двери, тускло блестят при свете лампы, который значительно рассеивается из-за годового слоя пыли на ней.
Самым пристальным объектом внимания жудожников-портретистов являются именно глаза.
Я снимаю ботинки и щелкаю выключателем. Еще три пыльных источника света освещают мою комнату. При случайном взгляде на засохшую пиццу на кресле я еще сильнее ощущаю дисбаланс желчи у сея внутри. Можно было просто сказать – кисло во рту.
Глаза могут болеть, а могут и причинять боль.
Я передергиваю плечами, и маленькие капли воды летят с них на пол. Я заходу в ванную и, опираясь на раковину, смотрю на свое отражение в зеркале над ней.
Зеркало – самый первый источник лжи. Эта ложь почти незаметна и никому не мешает жить.
У моего отражения подергивается левое веко.
Опасность зеркала в том, что оно показывает действительность не так, как она есть. А с точностью до наоборот.
У меня дергается правое веко.
На полугодичном осмотре врач сказал, что у меня есть подозрение на синдром Туретта.
Вода течет с моих висков.
Определение воды – вещество Н2О, вещество без цвета, вкуса и запаха.
В мои глаза можно смотреться, как в воду. Максимум, что в них можно увидеть – это отражение самого себя. И всё. Ни цвета. Ни чувству. Полный ноль.
Ни один художник не согласился бы рисовать меня.
Я набираю в рот воды из-под крана. Все эти паразиты, кишечные палочки и сальмонеллы – все, о ком рассказывает реклама, они устремляются к моей слизистой оболочке, чтобы закрепиться там. И начать свой процесс.
Процесс медленного умирания меня.
Он начался уже давно.
Избавившись на время от кислости во рту, я снова выхожу в комнату.
Чтобы перекрыть гул мух, кружащих над пиццей, я включаю телевизор. Беру засохший кусок пиццы и сажусь на диван.
Мое проживание в дешевой гостинице продолжалось уже год. За это время я ни разу не делал уборку. Вся мебель осталась покупателю моего дома. Эти образы не будут беспокоить его.
Из интерьера мой здесь был только стол. Способы убежать от реальности – две книги и груда аудио-дисков – громоздились на столе, создавая такой особый уголок отторжения от действительности.
Все остальное было собственностью хозяина гостиницы. Этот, поеденный молью, старый ковер, по которому ходили сотни людей. Как результат наступания тысячи ног, весь ворс ковра примялся, и теперь ковер походил на прочный, негнущийся панцирь, прокрывающий местами лопнувший линолеум. Спальню наполняла сосновая тахта, обитая желтым ситцем, здесь стоят диван и кресло из того же мебельного набора. Дешевая краска на тахте стерлась от обилия прежних жильцов, диван и кресло пестрели пятнами от пролитого кофе, корками засохшей слюны и блевотины. А ведь до моего заселения сюда они были еще почти новые.
Стеллаж, полки которого редко видели на себе больше трех книг. Прежний хозяин-пироман оставил на его растрескавшейся полироли десятки черных пятен – следов прижигания многострадального стеллажа сигаретами и спичками.
Единственные следы цивилизации в моей квартире – телевизор, телефон с автоответчиком и неплохая стереосистема – все это, кроме телевизора, все это подарки от моих коллег.
На телевизоре и на тумбочке возле тахты – мои свадебные фотографии.
Я хотел забыть. Но не до конца. Я хотел оставаться человеком.
Я, кое-как разжевав сухой кусок пиццы, ложусь на диван. Смотрю в телевизор.
- И снова на ваших экранах – шоу «Адрес неизвестен».
Телевизионный диктор пытается пробить мое сознание.
Мне нужно подумать. Мона.
- Моим двойником был Зеркальный Джон.
Голоса из телевизора все тише.
Так просто из мертвых не воскресают.
- Он был воплощением зла, падшим ангелом.
Она открылась мне. Значит…
- Плоть падших ангелов!
…Значит, у нее ко мне дело.
- Он был серийным убийцей. Он поставил меня.
Это даже традиция – если человеку нужна помощь, он обращается к давно забытым своим приятелям.
Я закрываю глаза. Ощущение такое, будто мои ноги вытянулись бесконечно далеко. А я падаю бесконечно глубоко. Гул телевизора уже похож на бессвязное мычание.
- Я скрывался в дешевом мотеле.
Тихо-тихо, будто робкий стук ожившего покойника в запертом склепе, едва слышно, раздается стук в дверь. Раздается – громко сказано. Скорее – плывет по комнате.
Я медленно встаю.
- Однажды ночью я проснулся от стука в дверь.
Я не понимаю, что со мной. Воздух – словно кисель, ничего не видно четко, лишь смутные видения.
Снова навязчивый стук.
Я подходу к двери. Из-под нее высовывается черно-белая фотография.
Мона.
- Кто-то подсунул записку мне под дверь. Это был ключ.
Я открываю дверь в коридор. Надо ли это делать?
- Я погрузился в тайну в отчаянном порыве разгадать ее.
Надо ли отыскать ее, предупредить?
- Найти свою любимую, спасти ее.
Ее разыскивают за убийство.
Я выбегаю в коридор. Стены залиты чем-то.
Сзади мне в спину бьет удаляющийся голос:
- Я в лабиринте своего двойника. Он одной кровавой стены к другой.
Не замечая все новых и новых поворотов, я уже бегу.